Павел Быков - "Главное".

У Анны не остается времени, чтобы любить мужчин. Да, да, парики - это вся ее жизнь, она  дышит только ими. Я и мать не знаем, что делать.

В школе - она тогда училась еще в школе - в шестом или седьмом классе доченьку подстригла Лена, подруга по дому, да так обтесала, что Анютка выла, наверно, с месяц, а мне и мамке приходилось бегать к родителям горе-парикмахера и объясняться.

А дочка не могла ходить на занятия, поэтому приходилось учиться самостоятельно. Сам я ни в жизнь этих уроков не понимал, а мать и Аня, кажется, больше выли - по корыту слез в день наливали, - чем домашние работы делали. Выход нашли: родители  Лены купили нашей Анечке рыжий парик.

А наша Аня и рада: надела, губы напомадила, вся из себя - па ей не па, ма ей не ма - прямо мать в молодости. Два месяца дома еще посидела, видно, привыкла, а потом и в школу пошла. Парик выдала за свои волосы, и ей поверили. Да и правда, парик красил дочь. Вновь сошлась Анечка с Леной, говоря теперь нам, что та хорошо сделала, испортив ее волосы.

Шли годы, и мы с матерью развелись. Не то что бы я не любил ее, пил или изменял, просто я другую женщину встретил. Но дочь я не оставил. На семнадцатилетие подарил ей второй парик, но уже не рыжий, а каштановый, модный. Анька, секретничая со мной, говорила, что продолжает всех за нос водить: парики за естественные волосы выдавать. И как-то странно она все это говорила, как будто в этом счастье.

Анюточке - если мне было пятьдесят один или два - перевалило за двадцать. Училище какое-то там успела закончить и работала в парикмахерской на Арбате. Все артистов стригла, денежки большие получала. И все бы ничего, да только жениха нет. Получит зарплату, купит париков чертовых, запрется в комнатушке да молча сидит там.

 Мать мне звонит, плачет: дай и дай ей совет, как отвадить от «проклятых конских волосятин» нашу дочь. Говорит, что в комнате шагу ступить негде: на банках парики, банки на полу, да еще книжку нашла, а в ней написано: когда куплен парик, из чего, кем сделан и какое имя он носит.

Я приехал к дочке в гости и вижу: действительно, комнату свою  доченька  превратила  в музей париков. На  банках и колбочках - а их было  более  ста - красуются  парики! Некуда  ступить. Но,  господи, каких  париков  там  только  не  было! Черные, рыжие, флуоресцентные, световозвращающие, даже зеркальные!

Успокаивая бывшую жену,  вдруг у меня выскочило: «Эх, парики-моряки»... Она  расцвела  в  три секунды: «Моряки! Ну  конечно, ей  нужен  моряк! Любовь  ей нужна!» Я сог­ласился, но  где  взять  такого  "моряка», не  знала ни  мать  Анны, ни я.

А как  выяснилось  позже, искать  «моряка»  и не  надо  было. Он  уже  был. Максим, с  зелеными  глазами, с  неотразимой улыбкой, с родинкой на  правой  щеке  и  в  матроске. «Морячок  мой!» - называла его ласково  Анна. Встречалась  она  с «морячком»  в  тайне  от  всех, даже Лена - подруга  по  дому - не  знала, а я с маман – тем более. Но  страсть, как  мне  недавно  поведала  сама  Анна, страсть, вся нежность, любовь  ее принадлежали  более  парикам, нежели  зеленоглазому Максиму. И   Анна  не  открывала  Максиму  своей  главной  тайны, что  волосы её  есть  парик. Все  узналось  само  собой. Со  временем.

Встречаясь  с зеленоглазым Максимом уже  более  трех месяцев, взяли  бы  да и  поженились они, но  вышло   совсем не так. Анна, неожиданно  для  себя, как  это  бывает  у  многих, забеременела. Открыться  сразу ни  матери, ни мне, ни  Максиму  она не  решилась -  чего-то  боялась. Максим как  истинный  «моряк»  тоже  ничего не  знал  и  не  подозревал:  шторм  ему  казался  штилем. С  месяцами беременность  Анны  проступала  все  более  отчетливо, но  Максим  объ­яснял это своим глазам через  природу  чрезмерного  питания. Анне  он  ничего  нас­чет  этого  не  говорил, боялся  обидеть. Слава  богу, Анна, хоть  и втайне  от  всех,  но  выполняла все, что  необходимо было делать перед родами  будущей матери. (У Анны  всегда  было много  знакомых врачей.) Сознательной  Анна  была  со  школы.

Для Анны  потянулись  тяжелейшие  дни. На работе, в  салоне, в котором работала  Анна, ей  предложили  роль  в  кинокомедии «Скотина», и  от  неё, чтобы не потерять место,  доченьке  никак  нельзя  было  отказаться. Как  ей  было плохо  в  те  дни!: зеленоглазый Максим; как  товарный  поезд, нескон­чаемо  тянувшаяся  клиентура; пробы в  кино - как  ей  все  надоело! И только вечером или ночью, возвратившись  с  работы  или  от  Мак­сима, она упивалась  своей страстью. Париками.

Она  приходила домой, раздевалась, умывалась  и, пожелав доброй ночи матери, качавшей  угрюмо  головой, запиралась  на  замок в своей комнате-музее, включала весь  свет  и  приходила  в  блаженнейшее  вол­нение, глядя  на  любимые  парики. Они  были для  Ани  живые. Каждый имел  свое  имя, фамилию. Анна  аккуратно, чтобы  ничего  не  ис­портить, примеряла  их один  за другим, порой  по  часу красуясь  в  зеркале  с  тем или другим. С  париками  она  забывала обо  всем на  свете, ей  было хорошо. Очень хорошо. Спросить  бы  её  в эти минуты, отчего  ей  так  сладостно, она  бы  не  ответила  толком. Хорошо и все. Как  с  любимым  человеком. Ложилась спать дочка глубоко  за  полночь. А утром начиналась  все  та же  пытка.

Съемки  фильма  были  отложены  на  один  год, Анна  учила роль, а до  родов  осталось  менее  двух  месяцев. Надо  было  что-то предпринимать. И, наконец-то решившись, в  один  вечер  Анна  все  рассказала. Сна­чала  зеленоглазому  Максиму, глаза которого  от  услышанного  ещё больше  позеленели. Во  всяком  случае, так  почудилось  самой  Анне. Затеи  то  же  было  рассказано  маме и мне. Мама  онемела, а я осип. Но  через  несколько дней  все  закрепилось: мать и я  познакомилась  с  долгожданным «морячком». Максим  нам  понравился, был  разговор  о  свадьбе. Но  Анна, приведя  Максима  к  себе  домой, не  показала ему почему-то  париков, что-то  помешало  ей  сделать  это.

И тут ... тут  появилась  Лена-парикмахерша. И  все  произошло  с невероятной  быстротой: колдовские  чары  Елены  отшвартовали «морячка» от  Анны  и пригнали его к  груди  самой Елены. И надо  же было случиться такому  за несколько  недель  до  родов! Сколько  проливалось  в моей бывшей квар­тире слез, сколько  было  ругани  с  Еленой, с  её родителями, с  Максимом! В  эти дни  был  там  и я, как всегда успокаивал  мать  и старался  примирить  с  собственным поло­жением  Анну. Но  все  это  было  жуть.

Аня психовала, мучалась, проклинала  «моряка»  с  новою его  «морячкою». И  в  одну ночь  она  вдруг  ощутила  в  себе всю  тя­жесть  происходящего: будущий  отец  сбежал, работа  стоит, скоро рожать. Рожать  не  хотелось. Не  хотел  бы  рожать  на  её  месте  и я. В  эту ночь  у  Анны начался  самый  настоящий  психоз. В  час  или в два, когда мать  уснула, Анна, собрав  все  парики (а  их  было  больше  ста) и, побросав  их в  мешок, взяв с  собой  бензин  и  зажигалку, вышла на улицу. Дул  сильный  ветер, шел  мерзкий дождь, но  Анна ничего не  замечала. Она  подошла к канаве, которую  днем вырыли рабочие, бросила  туда  мешок  с  париками, облила  бензином, пшикнула  зажигалкой... «А-аа-ааа-аааа-ааа-аа-а!!!» - дико заорала она и с этим воплем  стала прыгать  с  одного  края канавы на другой. Из канавы  заполыхало! Пламя! А Анна  прыгала над  ним и  голосила. Голов  сорок высунулось  из  форточек  её  дома. Анна все  прыгала, визжала по-нечеловечьи, наконец, схватила  со  своей  головы  последний  парик и бросила  его  в  огонь. Последний! «Ааа-аа-аааааа!» - с  новой  силой  испустила  она дикий  вопль   и... и упала  в  обморок. Сорок голов как вет­ром сдуло. Захлопнув  форточки, некоторые  из  них  набрали  ноль три, точно угадав  нужную  помощь; кто-то  ноль два, а  одна  полуслепая  бабушка, испу­гавшись, что  сгорит  её  квартира, в ужасе  и  суете  набрала  ноль один. Все службы  города  мчались на пустырь, где стоял  одинокий дом и  ле­жала моя доченька. Когда  спецслужбы  приехали, сорок  голов  снова вылезли  в  окна. Некоторые  из  них, кто  с  сигаретой, а то и с собакой вышли  прогуляться. Кто-то  узнал  в  Анне  свою соседку,  назвал  её  адрес, разбудил  её  мать...

...Анну привезли  в  реанимацию: пульс  почти  не  прослушивался. Неожиданно для дежуривших в  эту ночь  реаниматоров, через пять  часов  после  поступления. Анечка    начала рожать... Без сознания...

Слава богу, все  обошлось. Родилась  прекрасная, здоровая девочка, Анна  осталась  жива, правда, долго болела  после  родов. Дочь  с  мамой Анна назвала  Ксюшей, Ксенией...

И чары  Лены  не  удержали  в  своей  гавани  «морячка»  Максима. Узнав, что  Несчастная родила, с  виной, раскаявшийся, пришел  он  к  ней. Его по-христиански  приняли,  простили. «Молодой, несмышленый еще» - говорил я и моя бывшая жена. Через  небольшое  время  Анна  и  Максим обвенчались и за­регистрировали  брак  в  загсе.

О  париках, как  о  главном,  Анна  более  не  вспоминала. Теперь у неё появилась новая ценность - семья, и ей  она дорожила. Как  некогда париками...